Олеся Балтусова: Стройка как масонская ложа, она всегда будет окутана какими-то тайнами

Мы находимся в одном из самых живописных мест нашего города (беседа проходит на фоне Казанского кремля и Дворца земледельцев. — Ред.). На вас сейчас навевают какие-то приятные воспоминания, связанные с началом вашей работы, вашей карьеры? И вообще как вы стали экскурсоводом, расскажите.

— Я же живу в центре города, и, собственно, все к этому шло. Иначе и быть не могло, когда ты занимаешься туризмом, культурной журналистикой и постоянно показываешь свой город гостям города.

Я пошла на курсы экскурсовода и окончила три курса подряд для того, чтобы уметь показать моим гостям город так, как это правильно делать. Потому что о нашем городе очень много разрозненной информации, очень много мифов и легенд, которые просто вредят его имиджу. Я хотела уметь достоверно рассказывать обо всем вокруг. Вообще, как и в любой работе, чтобы правильно ее проделать, нужно в ней разбираться. Поэтому, когда я пришла сюда работать, я продолжила свое обучение. Пошла учиться в архитектурный университет.

А давайте подробнее о том, как вы пришли во власть. Что вас побудило написать открытое письмо президенту, с чего, в общем-то, и началась ваша история вхождения во властные структуры?

— Если бы мы с вами перенеслись лет на десять назад и встали на этом самом месте, то вокруг бы увидели руины памятников, неблагоустроенные улицы, грязные тропинки, подходящие к набережной, ивы. Роскошной набережной и этого благоустройства, отреставрированных памятников мы бы не увидели. То есть, показывая ту Казань, экскурсоводы говорили о ней с сожалением. Они говорили с горечью, с разочарованием. Мы теряли предмет показа. Предмет показа уходил у нас на глазах.

Каждый экскурсовод был членом Общества охраны памятников, некоторые из них вступали в боевую ячейку, включая меня. Уже десять лет назад у нас была фаза противодействия алчному девелопменту, и точка невозврата уже была пройдена. Наша критика была «в десятку». Она была точной, грамотной и обоснованной. Критика происходящего в центре Казани со стороны градозащитников была совершенно прикладная и предметная. Не какая-нибудь оппозиционная, без политических трендов. Это была критика совершенно по делу. Именно поэтому, когда мы решили написать открытое письмо, нас все поддержали, это было не мое единоличное решение. Это было все большое сообщество казанских экскурсоводов, сотрудников турфирм, общественников и экспертов по наследию. В моем лице оно обратилось: «Всё, хватит уже на нас из окна смотреть, пойдемте с нами смотреть то, что происходит в реальности». И тогда нас услышали, и лично вы нам звонили, пытались пригласить.

Да, я тоже вам открою секрет — президент тоже был очень озабочен. Он получил это письмо, прочитал, мы этот момент обсуждали. Я, как пресс-секретарь президента на тот момент, точно могу вам сказать, как он сказал: «А давайте, пригласите ее, и я пойду, посмотрю Казань». Первая прогулка с президентом. Как это было, расскажите? Вы волновались?

— Когда он отозвался и пошел, мы все были очень рады. Наконец-то нас услышали, и сейчас что-то изменится. Конечно, мы волновались. Вообще любой артист или экскурсовод, который тоже в чем-то артист, всегда волнуется. Это профессиональное качество — надо немного волноваться, чтобы все было хорошо.

Мы обсудили маршруты и выбрали два. Мы же не знали, что их будет несколько. Мы думали, что это единственная экскурсия, и всё. И мы подготовили экскурсию в двух частях. В русской части Казани это была улица Баумана. В Татарской слободе — улица Каюма Насыри и вокруг нее. То есть мы выбрали два таких ядра. Две самые болевые точки, о которых срочно нужно было говорить.

Спасать нужно было, как я понимаю?

— Да, их нужно было срочно спасать. Ну и когда он прошелся, увидел своими глазами, раздал поручения, что-то начало двигаться, что-то меняться.

Я помню эту прогулку. Я сам на ней присутствовал, и, если честно, за все годы моей работы редко видел Рустама Нургалиевича в таком жестком и озабоченном состоянии.

— Он был зол, я бы так сказала. И мне все казалось, что это в мой адрес.

Что было потом? Как прозвучало от него предложение, чтобы вы стали его помощницей?

— До этого было еще далеко, потому что в конце последней экскурсии он сказал: «Давайте готовьте еще маршруты». Это было очень неожиданно. Это был вызов. Потому что мы были не готовы к тому, чтобы показывать что-то еще. Подготовили, конечно, семь основных маршрутов. Подготовили и начали показывать один за другим.

В конце седьмого маршрута, собственно, и прозвучало предложение: «Если ты все время спрашиваешь, где у тебя тот или иной чиновник, давай пойди и попробуй сама организовывать их работу». Это вызвало у меня бурю эмоций, потому что я вообще была не готова, и я себя прекрасно чувствовала в 2011 году. Я работала в журнале «Казань», водила экскурсии, у меня была прекрасная семья, я была свободным художником. И совершенно не собиралась придумывать себе в жизни никаких таких решительных перемен. Но говорят, Господь дает человеку именно то испытание, которое он может выдержать. Поэтому я, посоветовавшись со всеми своими коллегами, соратниками, приняла это предложение. И приняла я его потому, что все наше сообщество в моем лице поступило на работу. У меня же нет какого-то своего комитета, штата, проектного института. То есть все сообщество, очень немногочисленное, все они — мои помощники.

Вас не критиковали? Никто не говорил, что вы переметнулись из одного лагеря в другой?

— Все адекватные и здравомыслящие люди прекрасно понимают, что когда тебе дают шанс что-то исправить, нужно брать и исправлять. Конечно, диванных экспертов и критиков в любой системе, в любой отрасли много. Мы о них здесь не разговариваем.

А что вы почувствовали? Что вам это даст? Что даст вашему сообществу эта «близость к телу»?

— Возможность беспрепятственно, без этих чиновничьих порогов напрямую доносить до президента какие-то мысли и идеи.

Как удается справляться с бюрократией и что больше всего достает в этой аппаратной чехарде, что нервирует, что мешает?

— С 2011 года уже семь лет я нахожусь в этой системе и сейчас могу ответить на этот вопрос. Еще три года назад не смогла бы, наверное. Бюрократическая система выматывает, конечно, в первую очередь ее возрастающим в геометрической прогрессии количеством. Потому что это бумаги, отчеты. Почему это все постоянно растет, для меня вообще загадка. В то же время понятно, что система работает и есть возможности создавать какие-то проекты, продвигать их. Мы видим, как проект создается, как он заходит, как реализуется, вводится в эксплуатацию. Это, конечно, дорогого стоит.

Вообще за семь лет мы прожили существенную часть истории развития Казани, Елабуги, Чистополя, других городов. Так вот эти семь лет исторические, мы будем о них вспоминать. Потому что это Болгар и Свияжск, это и Казань, и Чистопольский заповедник, и масса проектов в Елабуге, которыми мы сейчас занимаемся. Это выработка градостроительных регламентов, документов, которые выработаны нами вместе по 13 историческим поселениям РТ, включая Казань. Семь лет назад у нас совсем не было документов, был полный хаос. Генплан был устаревший. Это касается Казани в частности.

Он и сейчас, по-моему, устаревший?

— Сейчас уже готов новый генплан. В этом году он будет утверждаться.

Там прописаны моменты сохранения исторического центра?

— Конечно. В генплане все учитывается, но главное, что в нем учитываются выработанные за эти годы проекты охраны Казанского кремля, регламенты развития исторического поселения. Сейчас нам Президент РТ поручил провести еще одну работу по новым регламентам развития центра, именно по масштабности застройки. Этого документа еще не было. То есть у нас полный комплект, все города страны смотрят на опыт Казани как раз по всем этим регламентам.

А что, раньше не было этих законов? У нас же есть исторические города, те же Санкт-Петербург и Москва. Или Казань была вне правового поля в этом смысле?

— Эта проблема касается всех городов. У нас в стране новый закон о памятниках. Если мы сравним законодательство Европы и Америки, то у них это развивалось раньше. Нашему закону о памятниках всего немного лет. Он 2002 года, а в нем уже 500 поправок, он постоянно дорабатывается, постоянно вносится что-то новое. И пока мы наработаем нормальный устойчивый путь наследия, наверное, пройдет немало лет. И поэтому да, семь лет назад, как и во многих других городах, правда ничего не было.

Сейчас, в отличие от многих других городов, у нас наконец-то выработан целый слой регламентирующих документов. Это хоть какие-то правила игры, которые должны быть в большом развивающемся городе. Вообще стройка как масонская ложа, она всегда будет с какими-то тайнами. Никуда не денешься, так было веками. И то, что вот эти документы удалось выработать и удалось принять, это наша общая большая победа: муниципалитета, министерств и ведомств. Что касается бюрократии, я в ней более-менее разобралась, научилась с ней работать.

За эти семь лет борьба за какой объект вам больше всего запомнилась и что удалось спасти?

— Отвечать на этот вопрос можно часами, потому что объектов много. У каждого из них, как у человека, своя биография и свои проблемы. И с какого можно начать, я даже не скажу.

Самые яркие? Допустим, в Старо-Татарской слободе много объектов буквально из руин было спасено, восстановлено.

— Вообще первый памятник, который в 2001 году собирались сносить и не снесли в последний момент, это дом на Театральной, 1. Тогда пришлось приложить ряд усилий. Это дом классической архитектуры, особняк купца Юшкова с флигелем. Когда-то у него, сто лет назад, были висячие сады, которые спускались в Ленинский сад. Очень красивый был памятник. Уже зимой 2011 года было снесено все вокруг — Дзержинского 13, 15, Дом Потехина на Чернышевского, 10. И в их ряду был этот дом на Театральной, 1.

Мы просто вовремя успели, мы «отрулили» экспертизу на вывод памятника. Под нее были такие основания подведены, что мы вообще просто читали и удивлялись дерзости этих экспертов. Они подвергали сомнению даже присутствие Маяковского в этом здании, хотя совсем не благодаря ему оно стало памятником. Это не имело никакого значения. В советское время, когда ставили на охрану, не могли ставить его как купеческий особняк. Это было не по-советски. Его ставили как дом, где был Маяковский и газета «Красная Татария».

Мы как раз подвели свои аргументы, «отрулили» экспертизу, отклонили ее, сохранили памятник, а собственника обязали провести ремонтно-реставрационные работы. Прошло семь лет, и на сегодняшний день в этом здании полно народа. Это кафе, то есть работающий дом, который, надеюсь, приносит какую-то прибыль этому собственнику. Я там часто хожу и наблюдаю, что все хорошо.

Где вам приятнее всего ходить, может, в Старо-Татарской слободе, по центру? Где вы чувствуете, что была проведена работа и сейчас это возрождено? Какие из сохраненных мест в Казани больше всего нравятся?

— Весь центр, я же тут живу и везде гуляю, знаю все в каждом уголке. Про любимые места я затрудняюсь ответить.

А что еще нужно сделать, в чем ваша боль? Где вы ходите, чувствуя, что нужно еще поработать?

— Боли много, потому что система охраны памятников не выстроена. У нас еще очень многие объекты не доработаны из-за системных ошибок. Вообще, когда я соглашалась прийти сюда работать, у меня был перед собой такой внутренний долг, что мы должны обязательно вытащить самый безнадежный памятник в Казани – Дом Михляева (Дряблова) на Мусы Джалиля, 19. Это самый старый дом гражданской архитектуры в Казани, единственный сохранившийся с петровского времени. У него печальнейшая из судеб — если сравнивать с человеком, то это брошенный всеми, без определенного места жительства, без хозяина, никому не нужный человек, в данном случае дом. Это такой пожилой дедушка, у которого очень грустная несчастливая жизнь.

Этот дом был заброшен еще в 1906 году. Художник-архитектор Дульский тогда писал во все газеты и журналы, что нужно спасать Дом Михляева, что он очень ценный. Но его не спасли, у него так и не было нормальной функции и он стоял без хозяина. В нем в разное время располагался то трактир, то склад, и между этим были длительные периоды бесхозяйствования. У него все время все текло, проваливалось, разрушалось. За последние двадцать лет все разрушилось окончательно, то есть дом стоял уже на последнем честном слове, хотя он каменный, с серьезными подвалами и сильными сводами.

За семь лет мы переработали несколько вариантов его приспособления, но продать его инвестору нереально, потому что требуется более 100 миллионов вложений. Сейчас, когда у нас готов проект, мы это примерно знаем. Это очень серьезные деньги для здания в 1,5 тысячи квадратных метров.

А как же государство?

— Мы поняли, что это государственная задача. Мы его приняли в республиканскую собственность, передали на баланс учреждения культуры, и неожиданно оказалось, что у нашего Государственного музея изобразительных искусств РТ (ГМИИ РТ) есть потребность в здании для детских работ: это детские ремесленные и мастерские. Рустам Нургалиевич эту идею поддержал, он как раз давал поручение найти что-то нужное детям. И когда у нас с музеем этот проект родился, мы очень обрадовались, потому что все наконец-то срослось. Функция была принята, поддержана, презентация была сделана на месте, и мы запустили проектирование.

Сейчас оно закончено, и в ближайшее время мы ждем начала реставрационных работ под функцию детского центра нашего ГМИИ РТ. Первый этап работ мы провели еще два года назад. Тогда нас тоже поддержал Рустам Нургалиевич и была осуществлена благотворительная помощь от «Татфондбанка» на укрепление здания. Это была очень серьезная помощь на тот момент, нам тогда «Татфондбанк» очень помог. Дом сейчас хотя бы не разрушается. Это дом со сложной судьбой. Вот сколько лет я здесь работаю, столько лет я им и занимаюсь.

Разработали ли правила игры для людей, которые берут на себя в том числе и некую социальную ответственность, восстанавливая какой-то объект? Созданы ли на сегодняшний день условия для инвесторов?

— У нас есть ряд документов, которые регулируют льготную сдачу в аренду памятников или их продажу собственнику. В первую очередь, у нас выработано управление, которое вы задействуем. По сути, мы их просто «ведем». Мы — это Министерство культуры, исполком Казани и я.

При работе с частными собственниками у нас включается «зеленый свет», например, по подключению к сетям. Есть разные формы реализации. Если памятник продается с торгов, через конкурс, там прописываются обязательства — применять понижающий коэффициент, чтобы памятник не стоил слишком дорого, потому что в него еще много вкладывать.

В 2011 году было продано порядка пятнадцати объектов, в частности дом Фукса, дом Дружининой, еще ряд объектов. Где-то это стоило по миллиону, где-то по три миллиона. То есть были небольшие деньги, вложений было много.

Создавалась специальная комиссия, которая регулировала все инженерные сети. Подключение к сетям — самое сложное в проектировании. Так, один за другим мы их поддерживали. Дом Фукса сейчас полный народу. Это тоже был очень сложный объект. Сейчас там и студия йоги, и кондитерские, и салоны. Потихоньку он ожил.

Сейчас норма о льготной аренде у нас еще только отрабатывается на двух объектах и, наверное, еще год займет. Эта такая длительная бюрократия.

Есть частные инвесторы, которые крепко стоят на ногах сами. Это, конечно, какие-то крупные организации. Вот гостиницу «Казань» наконец довели до ума, спасли и отреставрировали у нее фасад с атлантами с чебаксинской ковкой. Это понятно, почему только фасад. Этому предшествовали 20 лет разрушений этой гостиницы. Удалось сохранить только фасад.

Это Дом печати. Тоже был крупный инвестор, который приспособил памятник под другую функцию — под гостиницу. Шамовская больница сейчас у нас тоже прорабатывается частным инвестором под пятизвездочный отель.

С этой точки зрения всегда важно ответить на вопрос — что для памятника смена функции? Для памятника смена функции — это в первую очередь сохранение памятника. Его новая жизнь. Пройдет время, может быть, через сто лет наши внуки вернут обратно эту функцию больницы — Шамовской больнице, функцию полиграфии — Дому печати. Кто же знает? На данный период это такая функция.

Еще по частным инвесторам. В Старо-Татарской слободе «Татарская усадьба» — это комплекс памятников. Он развивается группой инвесторов — это Зуфар Фадипович Гаязов и его партнеры, которые один за другим поднимают всю строчку улицы Марджани. Это тоже дорогого стоит, потому что это не бюджет. Это партнерство. Коммерческая выгода.

Понятно, это очень длинный рубль. Это для них серьезные вложения, которые они потом очень долго себе возвращают. Но с точки зрения сохранения наследия мы видим возвращаемую строчку, некогда утраченную на улице Марджани. Частично это воссоздание памятников и частично это реставрация и реконструкция существующих, которые дожили до наших дней. Это тоже дорогого стоит, и мы очень благодарны таким инвесторам, что они такие самостоятельные и здравомыслящие люди.

Как приходят инвесторы? Президент заставляет или для них создаются условия? Если рубль длинный, значит, условия для них не очень хорошие. Какова роль Президента, он много заставляет наших сильных мира сего?

— На этот вопрос я не отвечу. Всегда бывает по-разному. Есть люди, которые сами соображают, а есть, которые сами не соображают, вообще. Например, хозяин углового здания на улице Правобулачная на перекрестке с Университетской.

В Европе в бывших церквях, которые не нужны религиозным общинам, работают библиотеки, книжные магазины, то есть у здания такие функции, которые не губят памятник на тонком, ментальном уровне.

У нас это есть, от этого никуда не денемся. Просто у этого здания такая судьба. Оно не нужно сейчас никакой религиозной общине. Это старообрядческая церковь, другого согласия, отличного от существующего.

Мы ведем с хозяином здания просветительские беседы, объясняем, что он не прав. Сейчас он что-то начал понимать. Но когда он примет правильно решение? Сколько лет еще пройдет. На него, конечно, никто повлиять не может, только он сам. Это частная собственность. Приватизированная. А ведение республики — это республиканская собственность. Там, конечно, мнение первого лица имеет огромное значение. Мы подсказываем и помогаем.

Очень многих инвесторов заставило пересмотреть бизнес-планы ограничение по высотности. Я знаю, что очень много интересов с точки зрения сохранения исторического центра находятся в противоречии с финансовыми интересами инвесторов. Как удается решать эти вопросы? Через правила или жесткие запреты?

— Здесь тоже, конечно, большую роль имела воспитательная функция. Когда в 2011 году всю стройку остановили и перезапустили согласование, то есть были созданы комиссии: одна межведомственная у мэра, далее комиссия у президента, а перед ними еще есть Градостроительный совет при главном архитекторе города. Это такой фильтр, через который проходит каждый объект.

За эти годы подходы выровнялись, и все начали понимать, что они строят не в Азино и не на Квартале, что нужно придерживаться здесь каких-то правил. Правила есть — это проекты нашей зоны охраны и наш предмет охраны исторического поселения Казани.

В этом году даны новые поручения. Мы должны разработать морфологические типы застройки. У нас в центре есть восемь зон, где, так скажем, сложившаяся застройка, есть новая застройка и есть какие-то культурные коды территории. Например, в Татарской слободе, вблизи улицы Каюма Насыри, мы не можем построить комплекс «Версаль», это не его стиль, не его культурный код. Там мы должны искать какой-то другой тип застройки. Если мы там строим какой-то новый жилой комплекс, он должен учитывать местную специфику.

Об этом много говорил покойный доктор архитектуры Нияз Халит. У него была огромная научная работа, очень интересная, посвященная татарской архитектуре, булгарской архитектуре, и насколько она должна учитываться. В своей работе он приводил в пример архитектуру Баку, Дубая, арабских и азиатских стран, то есть приводил примеры, как они считывают свой культурный код в современной архитектуре. Это важно. К сожалению, у нас в основном идет копирование европейского — не лучшего — опыта. Идет калька также с Турции.

Конечно, хотелось бы, чтобы мы этим регламентом как-то начали подсказывать архитекторам. Мы не можем вмешиваться в авторство архитектора, который проектирует тот или иной объект, но мы можем давать ему рекомендации, установленные в этом регламенте. Регламент не пишет жестко: «воссоздавай из архивного проекта». В частности, там будут регламенты по учитыванию сложившейся среды и масштабности, процентности застройки.

Есть много коммерческих интересов. Все понимают, что вы можете повлиять на решение в ту или иную сторону. Вам предлагали взятки, как-то давили, звонили родственникам?

— Давили, звонили, но ничего не выдавили и не дозвонились, потому что броня крепка и танки наши быстры. Собственно, не я являюсь согласующим органом, у нас совсем другие согласующие органы, система мер и противовесов в республике выстроена очень интересно. Работает своеобразная дипломатия, и мы справляемся коллегиально. Многие давят. Есть серьезные, агрессивные застройщики со своими намерениями, но они все за эти годы начали понимать то место, где они строят, начали осознавать. Первые годы действительно были неприятные моменты, но воспитательный процесс тоже шел уверенными шагами.

На сегодняшний день правила игры сформированы окончательно? Что еще необходимо сделать?

— Еще много чего необходимо сделать. У нас еще много очень такого наследия, которое находится не в городах. У нас много совершенно уникальных сооружений, которые стоят в отдалении от населенных пунктов. Например, в 200 километрах от Казани в сторону Чистополя стоит совершенно потрясающая каменная башня в виде пирамиды высотой, наверное, четыре или пять метров. Она стоит в чистом поле и выглядит совершенно фантастически. Это остаток бывшей каменной мельницы. Но от мельницы ничего не сохранилось, она очень старая, ей более 100 лет, может, 200. Сейчас мельница изучается нашими экспертами. Сергей Павлович Саначин внес ее на охрану. Сейчас мы рассматриваем, что с ней дальше делать.

В Татарстане есть порядка пятнадцати усадеб, которым тоже нужно находить функцию, доказывать инвесторам, что им это интересно. Мы делаем пакет предложений для инвесторов, потому что есть, например, помещичьи усадьбы с интересной провинциальной архитектурой, которые стоят недалеко от трассы по пути в аэропорт. Казалось бы, хорошее место, но состояние здания плохое. Там нужно очень много вложений.

Религиозные памятники — это вообще отдельная тема, ими надо заниматься очень системно и вместе с религиозной общественностью. Сейчас вообще в стране есть несколько примеров, когда волонтерские организации делают рейды по заброшенным церквям, мечетям или каким-то другим религиозным сооружениям и ведут работу при содействии профессиональных сил. То есть за объектом закрепляется конкретный реставратор, который командует волонтерами. Это тот же принцип, как у «Том Сойер Феста», только еще более серьезный. Привлекаются дополнительные средства, потому что для восстановления крупных религиозных сооружений нужна специальная техника и специальный материал.

То есть у нас в республике еще много чего нужно восстанавливать и возрождать?

— Ну конечно, очень много.

Я бываю в Санкт-Петербурге. На Невском проспекте все блестит и сверкает, все восстановлено, зайдешь чуть глубже: улица Моховая, Пестеля — это же кошмар, если честно. Везде погнутые решетки, грязь, рассыпающиеся вещи. На ваш взгляд, за фасадом Казани тоже есть такое?

— Конечно есть, и у нас есть. Попробуй зайди во дворы, даже здесь пройдись. В самом центре в «Версаль» заходишь, улица Нагорная, улица Касаткина, улица Тельмана — на это же без слез не взглянешь, это же противопехотные траншеи, а не тротуары.

Очень грустно, что у нас везде, в том числе и в центре, дворы без детских площадок, заставленные машинами. Может быть, у нас это видно в меньшей степени, потому что у нас и центр меньше, чем в Петербурге. Здесь другой масштаб.

Мы уже добрались до многих уголков — у нас есть программа благоустройства дворов. Картина потихонечку меняется, но очень медленно. Хотелось бы, чтобы мои дети это еще увидели, но мои дети уже выросли, а дворов как не было, так и нет. Может быть, внуки увидят.

Понятно, что туристы видят только «фасад», и они им восторгаются. Мы, находясь внутри, видим, как меняются наши улицы и дворы. Хоть это и происходит очень медленно, но перемены у нас есть. И мы все над этим работаем. Например, к Универсиаде мы спрямляли поребрики, чтобы у нас появились велодорожки, съезды, чтобы маломобильные группы могли передвигаться. Мы ходили по туристическим маршрутам, спрямляли и занижали высокие поребрики. На эти цели было брошено очень много сил.

В последнее время в прессе часто муссируется тема о том, что необходимо вывести функцию охраны памятников из Министерства культуры. Как вы считаете, это будет разумно? И почему это не делается?

— Несколько лет назад вышел Федеральный закон № 315, в котором прописано, что во всех регионах должны быть созданы отдельные исполнительные органы власти по сохранению и развитию наследия. Вся страна эти органы уже создала — где-то это службы развития, где-то управления по охране памятников.

В серьезных регионах, где есть памятники ЮНЕСКО или где большая концентрация наследия, таких как Ярославль, Иркутск, Крым, созданы государственные комитеты по наследию этого региона. Конечно, Татарстан тоже достоин серьезного комитета по наследию, поскольку у нас три памятника ЮНЕСКО, шесть заповедников. Сколько у нас памятников, сколько археологии!

Мы внесли все предложения в Кабинет министров. Сейчас идет межведомственное согласование. Для нас это довольно серьезный вопрос — это и штатная численность, это и управление, и собственно место, где этот комитет будет находиться.

Мне вот очень нравится, как вычленился, например, Государственный комитет по туризму, насколько у них стало больше возможностей для развития туризма, для установки и развития туристической навигации, для самостоятельных проектов, презентаций, сотрудничества с другими регионами, для увеличения внутреннего туризма в Татарстане. Мне очень нравится, как сейчас работает этот комитет. Очевидно, что это приоритетный проект в стране в целом и в республике тоже, то есть видно, насколько это правильно. Здесь есть тоже философский вопрос: а что это дает туризму? Турист идет и не знает, что этот комитет вообще есть, он видит только плоды его труда. Он видит маршруты, инфраструктуру, созданную для него.

То же самое касается и наследия. Для наследия ничего не изменится, если появится этот комитет. Как реставрация памятников шла разными способами — где-то через инвесторов, где-то через бюджетные программы — так она и будет идти. То есть изменится только управление этой работой.

Какова роль общественных проектов в вашей работе? Я знаю, что вы плотно занимаетесь различными аспектами общественной деятельности, активно работаете с журналами, в том числе с нашим журналом «Казань». Что это для вас? Это какая-то отдушина, приложение творческих сил или это сделано, чтобы как-то привлечь к вашей работе общественность?

— Это просто моя сущность, от нее не убежишь. Я же испокон веков и с начала времен общественный деятель. Это не изменишь. Я все свои свободные и несвободные силы трачу на самые разные общественные проекты. Общество охраны памятников — это даже не первый мой проект. Где я только не состояла, чем только не занималась. Я состояла даже в Обществе трезвости в Татарстане!

В Татарстане еще есть движение «Мобильные краеведы». В выходные мы ездим по республике на машине, придумываем свои интересные маршруты, объезжаем заброшенные памятники, рудники. Мы нашли совершенно потрясающий рудник в Сюкеево, там музей в штольне. Это такое нераскрученное место, которое обязательно надо показывать, особенно школьникам. Это тоже такой образовательный момент.

Сейчас самый прикладной общественный проект — это, конечно, «Том Сойер Фест». Это движение, которое совмещает в себе, наверное, всё. В нем участвуют все силы города: фотографы, журналисты, которые пишут об этих домах, о людях, которые в них живут. Посредством этого движения за сохранение исторической среды мы привлекли внимание к людям, которые живут в этих домах, вообще к осознанию, что такое центр города и что с ним сейчас происходит. А это важно. Никто этой рефлексии еще не делал. Конечно, это просто хорошие люди, которые не боятся работы. Я вас всех здесь присутствующих тоже приглашаю после работы, в 6 часов, принять участие. Мы все лето на лесах. В этом году мы работаем на семи домах, от 6 вечера и до заката.

Адреса где можно узнать?

— На сайте «Том Сойер Фест» Казань» все написано. Нас поддерживает мэрия Казани и тоже распространяет информацию.

Все семь адресов находятся в центре города — это улицы Калинина, Волкова и в Татарской слободе на улице Фатыха Карима и Сары Садыковой. В этом году силами волонтеров мы будем реставрировать очень красивый дом татарского модерна, памятник Дом Беркутова с очень красивой деревянной резной короной.

Это возможность прикоснуться своими руками и сделать что-то самому. На объектах обязательно работают профессионалы, которые курируют, помогают и подсказывают, как и что ты можешь сделать. Даже если ты не имеешь никакого опыта, можешь приходить — всегда найдется чем помочь. Работы хватает.

Мы делаем капитальный ремонт фасада, и его никто, кроме добровольцев, не сделает. Потому что дом находится в частной собственности, на него не выделяются государственные программы, а жители либо не могут между собой договориться и скинуться, либо у них просто нет для этого средств. В итоге каждый ставит себе железную дверь — это как везде, это наша общая ментальность такая. К сожалению, мы видим только свою квартиру внутри, а свой дом мы вообще не видим. Мы об этом с ними разговариваем.

У нас работает лаборатория казанской идентичности, проходят лекции, выставки, презентации книг. «Том Сойер Фест» — это воплощение всей общественной жизни Казани. Мероприятие идет все лето. Это совершенно уникальная вещь, которая, кстати, проходит в 30 городах страны. Эту фишку придумали самарцы и попали в самый болевой нерв. Нам очень понравилась идея, мы стартовали одновременно с ними и добавили своей уникальности, своих идей. В результате у нас получился такой сверхновый казанский «Том Сойер Фест», которому помогают все-все-все. У нас много партнеров и по покраске, и по постройке, и по лесам — все лучшие люди города помогают этому движению.

Обязательно постараемся присоединиться к вашему проекту. Вы заняты на государственной службе, принимаете участие в общественных проектах. Хватает ли у вас времени на семью? Как к этому относится муж?

— Не сыпьте мне соль на рану, она еще болит. Моему младшему ребенку четыре года, а старшему — 12. У нас всегда были няни, нам всегда помогали мои мама и папа, семья мужа. Все дружно помогают мне работать. Мы все приходим на «Том Сойер Фест». В первом сезоне моя родная сестра участвовала в проекте как реставратор. Я очень благодарна семье. Без их помощи, без их поддержки и возможности свободы я бы, конечно, ничего не смогла.

Мне очень повезло, что мой папа не тиран, и мой супруг тоже не закрывает меня дома. И по выходным они выпускают меня на работу. Все вместе они после работы приходят на «Том Сойер Фест». Моим детям он очень нравится.

Здорово! Я желаю терпения и поддержки вашей семье, потому что ту работу, которую вы делаете, мало кто сможет сделать. То, как сегодня преобразилась Казань, — это огромная заслуга и ваша, и тех организаций, которые за вами стояли. Это и наши экскурсоводы, и вообще все неравнодушные казанцы, у которых болит сердце за то, что происходило, и, слава богу, сейчас меняется в лучшую сторону. Вы семь лет отработали. Сколько должно еще пройти лет, чтобы Олеся Балтусова сказала: «Да, я более-менее удовлетворена состоянием республики»?

— У нас в республике 13 исторических поселений — целой жизни не хватит. Хватило бы нам сил. Не знаю, много лет еще лет, это зависит от перемен в законодательстве, от возможностей бюджетных программ, от экономического состояния в нашей стране, потому что частные инвесторы находятся в своей системе, в том числе в своей системе ценностей, с которыми нам тоже надо работать.

А от самих людей что-то зависит?

— От рядовых жителей, во-первых, зависит отношение к городу. Все сигналы, которые мы получаем о неудовлетворительном состоянии объектов, мы получаем от жителей города. Помощь по общественным проектам мы тоже получаем от казанцев. «Том Сойер Фест» — это тоже собрание неравнодушных, многих из которых мы раньше просто не знали. Мы все познакомились и узнали друг друга, узнали соседей.

Когда я выступаю перед школьниками и студентами, первый вопрос, который они мне задают: «А что, от меня разве что-то зависит?» Тут я ухожу на еще часовую лекцию, что, конечно, да. От каждого из нас зависит всё, но получается что-то сделать только тогда, когда ты упираешься рогом и идешь напролом. Быть диванным экспертом и критиковать нас на Фейсбуке — этим не добьешься ничего и никогда. Многие думают, что если они написали в «Народный контроль», что они супермолодцы и сейчас победят эту дурацкую бюрократию.

Все всегда зависит от самого человека. Надо ходить, разговаривать, вовлекать и предлагать. У нас уже есть примеры, когда казанцы привлекли к чему-то внимание, и мы что-то сделали просто благодаря тому, что кто-то шел мимо и заметил. Сейчас мы хотим возвращать страховые доски на домах. Оказалось, что наши казанские коллекционеры насобирали много красивых досок страховых обществ. Сейчас мы думаем: ну как же, у нас осталось 68 домов, из них, наверное, меньше 10 процентов сохранили свои родные таблички. Остальным мы хотим вернуть. Мы обратились к казанцам, и казанцы начали возвращать и предлагать: мол, мы может даже копии с них сделаем.

Продавать не начали?

— Были разные предложения. Нормальные люди предлагают, потому что они понимают, что у этих выживших домов должно быть светлое будущее. У них должно быть что-то оригинальное, родное. Например, страховая доска.

Я думаю, ваше воззвание будет услышано. Спасибо огромное за интервью.

— Спасибо вам.

http://sntat.ru/interview/olesya-baltusova-stroyka-kak-masonskaya-lozha-ona-vsegda-budet-okutana/